Дорога к звездам - Страница 64

Руджеро Манфреди плотно закрыл за мной дверцу просторной клетки и молитвенно простонал:

— Я не могу смотреть на его клыки, когда я вижу его яйца!.. Яйца производителя! Могучего и неутомимого сексуала!.. Может быть, не продавать его, оставить себе и начать потом торговать его котятами?

— Слишком рискованно. Даже при таких роскошных данных он может оказаться импотентом. Мало ли мы знаем примеров... — усмехнулся Шрёдер и поднял клетку со мной. — О Боже... Какой тяжелый, швайне хунд!

У немцев «швайне хунд», то есть «свинячья Собака», считается жутким ругательством. Это мне еще Коты-киевляне говорили.

— Что ты хочешь этим сказать? — недобро спросил Манфреди.

— То, что Кот тяжелый.

— Нет, когда ты говорил про импотентов с роскошными данными?

— Я имел в виду Кота!

— А еще?!

— Д еще, что он тяжелый, черт бы тебя побрал!.. А тяжелый он потому, что в два раза больше любого нашего кота! Достаточно?!

— То-то же!— уже спокойно сказал Манфреди. — У нас в Италии за такие шутки стреляют.

— Ну все, все! — примирительно проговорил Шрёдер и накинул на клетку клетчатый платок, чтобы меня не было видно. — Идем...

И я почувствовал, что мы куда-то пошли. Сквозь клетчатый платок не было видно ни черта, и мне ничего не оставалось делать, как улечься на бок и слушать Шрёдера и Манфреди. То ли от количества сожранной форели, то ли от необъяснимого предвидения, но я не испытывал ни малейшего волнения, ни испуга, ничего такого, что могло бы меня вывести из равновесия. Кажется, что я даже был немножко рад тому, что со мной случилось...

— Да, конечно, Кот роскошный! И вес, и размеры... — восхищенно проговорил Манфреди таким тоном, будто мой большой вес и мои нестандартные размеры — дело его рук и предмет его личной гордости.

— И тем не менее, чтобы сделать из него настоящего ДИКОГО РУССКОГО КОТА — ГРОЗУ СИБИРСКОЙ ТАЙГИ, нам придётся над ним еще немало поработать, — кряхтя, сказал Шрёдер. — Кстати, неплохое название для новой породы — «Гроза Сибири»...

— Отличное название! — подхватил Манфреди. — Точно! Из него нужно делать подлинного ВАЛЬДВИЛЪД-КАТЦЕ!..

Это у них так по-немецки называется дикий лесной Кот. Я об этом узнал еще от вице-консульской Нюси. В секунды восторженного оргазма она кричала мне: «Ты — мой Бог! Ты — Вальдвильдкатце!!! Я умираю!..»

Правда, потом я случайно узнал, что в эти мгновения Нюся кричит такое любому Коту, которому она была не в силах отказать.. Но это отнюдь не умаляло ее достоинств, а лишь делало ее еще более привлекательной. С Нюсей даже самый плюгавый Кот чувствовал себя половым гигантом!

Тэк-с... Значит, они хотят из меня сделать, во-первых, «настоящего русского», а во-вторых, к тому же — «дикого»... Забавно! Интересно, как они представляют себе «настоящего дикого русского Кота»? С рогом на лбу и с серпом и молотом на груди? Или еще как-нибудь позатейливее? Ну, прохиндеи...

И тут, слышу, Шрёдер спрашивает у Манфреди:

— У тебя сохранились координаты того старика, который делал нам документы на «русскую гончую»?

— Конечно. Я только не уверен — сохранился ли сам старик.

— А что с ним могло случиться?

— Эрих, просчитай ситуацию хотя бы на ход вперед! Если этот старик в сорок пятом году в Потсдаме убежал из Красной Армии в чине старшего лейтенанта, то сколько ему может быть сейчас лет?

— Семьдесят пять... Восемьдесят.

— Согласись, что это превосходный возраст для тихого перехода в другой мир. Мы уже год о нем ничего не слышали. Вариант номер два: старик жив и здоров, но сидит в тюрьме. Может быть?

— С чего бы это? — удивился Шрёдер.

— Да, правда! — развеселился Манфреди. — С чего бы это?! Старик всего пятьдесят лет занимался мошенничеством и только лишь шесть раз сидел во всех тюрьмах Европы! За что бы это его сажать в седьмой раз?!

— Верно... — задумчиво согласился Шрёдер. — А какие он тогда сделал документы на русскую гончую! Экстра-класс!.. Жаль, что она сдохла по Дороге в Лос-Анджелес у этого американского актера... Ты не помнишь, как его звали?

— Нет, Эрих. Я помню только то, что ее смерть — на твоей совести. Это ты все время орал, что у русской гончей должен быть втянутый живот, и колол ей витамины вместо того, чтобы дать кастрюлю нормального супа. А этот голливудский дурачок даже понятия не имел, какой живот бывает у настоящей русской гончей!..

Тут я почувствовал, что мы остановились, и Шрёдер опустил мою клетку на землю. А потом я услышал такие обиженные интонации в его голосе, что чуть было не стал его жалеть...

— Руджеро, Руджеро!.. — простонал Шрёдер. — Ты просто сукин сын после этого! Будто ты не знаешь, что когда начинаешь формировать «русскую гончую» из обыкновенной длинной и тощей дворняги с вытянутой мордой и таким чудовищным врожденным пороком позвоночника, что ее спина становится круглой, как у настоящей «русской гончей», — так можно ожидать чего угодно! Я лично думаю, что она скончалась от радостного удивления, когда узнала, что отныне будет жить не в мюнхенском Бергам-Лайме, а в лос-анджелесском Беверли-Хиллз...

— Господи! Какое счастье, что мы завязали с собаками и перешли только на кошек! — воскликнул Манфреди, и я услышал, как он стал открывать автомобиль. — Насколько они экономичнее собак, насколько тише, насколько удобнее в транспортировке...

Я почувствовал, как Шрёдер наклонился к клетке и снял с нее тряпку. Холодное желтое солнце ударило меня по глазам. От неожиданности и пережора я икнул и увидел, что автомобиль Шрёдера и Манфреди (куда там этой сволочи Пилипенко и придурку Ваське с их обосранным «Москвичом»!) стоит в узенькой прелестной улочке, совсем рядом с совершенно незнакомым мне входом в Английский парк. Я знал, что парк очень большой, но даже и не подозревал — насколько он велик. Я был свято убежден, что за это время мы дошли до другого конца города.