Дорога к звездам - Страница 97

Но этот храбрец выстоял, поднял глазки к небу, помедлил, убедился в том, что вино не отравленное, и налил такую же лилипутскую порцию в бокал Хартманна.

Хартманн проделал то же самое. Только сидя. И наконец изрек:

— Да!

И Спецкельнер, в своих белых нитяных перчатках, стал разливать это вино по бокалам, стоящим на нашем столе.

Фридрих фон Тифенбах весело посмотрел на меня и МЫСЛЕННО произнес:

— Я не помню случая, чтобы Гельмут хоть когда-нибудь сказал: «Нет!» И потребовал бы другое вино. Несмотря на все его состояние— дома, явные и тайные банковские счета здесь, в Швейцарии, в Люксембурге, несмотря на удачливые миллионные махинации с налогами, — он раб! Он по сей день боится метрдотелей и кельнеров дорогих ресторанов, и независимо от своей врожденной хамской жестокости — тоже, кстати, признак раба, — он заискивающе разговаривает с шоферами такси, подделываясь под их, как он считает, «простонародный» сленг. А это уже неистребимая рабская психология. Какое счастье, что у Моники нет от него детей! Я был бы вынужден любить своих внуков, зачатых пошлым, наглым и трусливым рабом, и с ужасом ждать, когда в них проявится отцовская наследственность...

Он погладил меня по загривку и спросил, будто извинился:

— Не очень сложно для тебя?

— Нет, — ответил я ему. — Когда-то мы с Шурой о чем-то подобном уже говорили. Конечно, без «банковских счетов» и «миллионных налогов», на совершенно других заморочках, но суть была та же. А в России у нас этих примеров — на каждом шагу!..

— Я бы хотел познакомиться с твоим Шурой...

Тут у меня даже сердце ёкнуло! Но Фридрих, слава Господу, ничего не заметил и сказал:

— Ладно... Отправляйся к Дженни. Она — единственное пристойное существо в той семье. — Он рассмеялся и спросил: — Кстати, Кыся, а возможен роман, предположим, между Котом и Собачкой?

— Возможен, — коротко ответил я и спрыгнул под стоя.

Уж больно мне не терпелось услышать рассказ Дженни. Однако как только я оказался под столом, отдохнувшая и нажравшаяся моего фарша Дженни тут же стала быстро дышать и валиться на спину. Кто ее научил этим Человеческим глупостям?..

Но я легонько прихватил ее зубами за шкирку, поставил на ноги, встряхнул пару раз как следует и сказал, что ни о каком сексе речи быть не может, пока я не услышу то, от чего у меня должна «шерсть встать дыбом», как она мне сама обещала!..

* * *

От первой половины ее рассказа — не встала у меня шерсть дыбом.

То ли я уже интуитивно был подготовлен к чему-то подобному, то ли за последнее время попривык к Человеческим подлостям. Как выражается Шура Плоткин — «адаптировался». Начиная еще с того момента, когда в Петербурге эти сволочи Пилbпенко и Васька впервые отловили меня сеткой, чтобы продать на смерть в Институт физиологии... И до последнего, жуткого, кровавого ночного боя на мюнхенском автобане!

Нет! Тут я не прав...

Последней Человеческой подлостью в МОЕЙ жизни было требование каких-то русских властей не оперировать моего Водилу в Германии, а срочно отправить его подыхать в Петербург. Дескать, денег у них нет платить немцам за операцию Водилы. А сгонять специальный самолет из Петербурга в Мюнхен и обратно — на это у них, у подонков, деньги нашлись! Только бы мой Водила не успел рта раскрыть.

История же, рассказанная моей подругой Дженни под столом одного из самых дорогих ресторанов мира — «Тантриса», поражала своей банальностью, как сказал бы умный Шура Плоткин. Правда, от этого она не становилась менее подлой и опасной. Тем более что почти все участники этого сюжетца или сидели за столом, под которым Дженни все это мне рассказывала, или находились неподалеку.

Я не оговорился, сказав «почти все участники». Одного из персонажей назревающих событий не было ни здесь, ни поблизости.

По всей вероятности, как предположила Дженни, этот «персонаж» или валяется сейчас у себя на кушетке в своей однокомнатной квартирке в Бергам-Лайме — есть такой хреновенький райончик Мюнхена. Мы туда зачем то ездили с Хельгой Шрёдер. Он напоминает район старой Выборгской стороны в Петербурге — от «Крестов» до затруханного довоенного мрачного кинотеатра «Гигант»,.

Или же скорее всего этот «персонаж» сейчас находится в Зальцбурге, в Австрии. Это всего сто двадцать километров от Мюнхена, и там у этого «персонажа» есть постоянный хахаль — молоденький торговец овощами и фруктами на Ратушной площади.

Так вот, этот «персонаж» — Амалия Мозер, двадцатидвухлетняя дочь нашего шофера Франца Мозера, еще год тому назад заодно на всякий случай спуталась с мужем Моники фон Тифенбах-Хартманн — Гельмутом Хартманном и, как она теперь утверждает, от него забеременела. Врет, мерзавка, без зазрения совести!..

И вот тут Дженни поклялась чем угодно, что если Амалия и беременна, то не иначе как от того юного австрийского овощника, а не от Гельмута! Но зальцбургские мама и папа фруктового хахаля даже слышать не хотят об этой мюнхенской шлюхе. Поэтому в смысле австрийского замужества Амалии ни хрена не светит.

Вот она и наплела Гельмуту, что беременна от него! Но это, дескать, все — фуфло и панама... От Гельмута даже травка не вырастет! Если бы он был способен к деторождению, то у Фридриха фон Тифенбаха были бы уже десятилетние внуки. И Дженни это очень хорошо знает, потому что вместе с Моникой была уже сто раз у всяких «фрауенартцев» — женских докторов и гинекологов, и те в один голос утверждают, что у нее — Моники фон Тифенбах-Хартманн — все в абсолютном порядке. А дело в ее муже, в этом слабаке — Гельмуте. А тот сам идти к врачу не хочет и орет на бедную Монику, что во всем виновата она! Особенно он стал на нее наезжать после того, как эта сикуха Амалия, дочка Франца Мозера, сказала, что она от него забеременела...